А.Харламенко: "Делегат будущего" 2 часть

23.02.2013

Часть вторая

«Те, кто действительно заслуживает названия политического деятеля, не умирают для политики, когда наступает их физическая смерть».

В.И. Ленин

«В характере кубинцев пламенная страстность счастливо сочетается с огромной выдержкой».

Хосе Марти

1

Почти через три года после гибели Хосе Марти, в феврале 1898 г., уже всем было ясно: 300-тысячная армия испанской монархии безнадежно проигрывает войну 60 тысячам кубинских мамби. Освободительная армия под командованием Максимо Гомеса и Антонио Масео победоносно прошла весь остров с востока на запад. Даже гибель Масео не помогла врагу. Оккупантов повсюду стерегли острые мачете, меткие пули и столь же смертоносные болезни, щадившие выросших в тропиках кубинцев. Испанские крестьяне и рабочие, рекрутируемые в колониальную армию, не хотели умирать непонятно за что. «Реконцентрация» - насильственный сгон населения в нечто среднее между концлагерями, изобретенными спустя два-три года англичанами для буров, и «стратегическими деревнями» американских оккупантов в Южном Вьетнаме - лишь пополняла ряды восставших: каждый, кто мог, предпочитал уходить к мамби, чем умирать от голода и болезней во вражеском плену. Колонизаторы имели дело не только с армией, не уступавшей им по умению воевать и многократно превосходившей по боевому духу, но и с восставшим народом, сплоченным единой революционной организацией. У него было уже свое государство - «Восставшая республика»: за три года мамби созвали две ассамблеи депутатов, приняли две конституции, и во главе их стояли не каудильо, а руководители, утвержденные выборной властью, гораздо более демократической и легитимной, чем чиновничество испанских Бурбонов. Не сегодня - завтра Освободительная армия могла победоносно вступить в Сантьяго-де-Куба, а там и в Гавану. Хозяевами «антильской жемчужины» стали бы сами кубинцы, и всему «цивилизованному миру» (так тогда называли то, что теперь зовется «мировым сообществом») пришлось бы с этим считаться.

В подобных, затруднительных для хозяев капиталистического мира, ситуациях нередко случаются странные на первый взгляд, но очень своевременные «инциденты». 15 февраля 1898 г. на гаванском рейде прогремел мощный взрыв. Североамериканский крейсер «Мэн», прибывший «для защиты интересов американских граждан», вместе с 262 моряками пошел на дно. Большая пресса США дружно завопила: крейсер взорвали испанцы! В хорошо оркестрованном гвалте потонул резонный вопрос: зачем им было это нужно - чтобы эффектно покончить самоубийством? Впрочем, не вызвали - и поныне не вызывают - резонанса не только доводы логики, но и упрямые факты. Например, всем офицерам с «Мэна» - понятное в те годы дело, исключительно белой расы - дали с вечера увольнительную на берег; остались на борту и погибли при взрыве одни нижние чины, главным образом черные и «цветные». Накануне взрыва шеф газетного концерна Херста на телеграмму своего фотокорреспондента - «пора возвращаться, здесь все спокойно, войны не будет»- ответил: «Прошу оставаться на месте. Вы делаете фото, я делаю войну». Когда война была сделана, победители подняли «Мэн» со дна, а носовую часть с дырой, края которой скандально загибалисьнаружу, срочно отпилили, отбуксировали в самую глубокую часть Атлантики и там затопили повторно...

Объявив войну Испании, США и не подумали признать Восставшую республику. Но Конгресс специальной резолюцией подтвердил, что война ведется за свободу Кубы. Мамби отнеслись к американскому десанту как к союзникам - не поддерживать же было колонизаторов, успевших уморить в концлагерях значительную часть нации. Меньше чем через два месяца испанская армия, попавшая между двух огней, сложила оружие. «Союзники» не позволили мамби войти в Сантьяго-де-Куба, не говоря уже о Гаване. Томас Эстрада Пальма, вставший после гибели Марти во главе Кубинской революционной партии, приказал распустить ее. Новые оккупанты потребовали расформировать Освободительную армию, и главнокомандующий Максимо Гомес после тяжких колебаний согласился. Ассамблея республики, отдав приказ о роспуске армии, сложила свои полномочия. В мае 1902 г. на свет появилась «независимая» республика, в конституцию которой по требованию оккупантов включили так называемую «поправку Платта» (по имени предложившего ее североамериканского сенатора): «Куба соглашается с тем, что Соединенные Штаты могут осуществить право интервенции для сохранения независимости Кубы»(!). В соответствии с этим «правом» военно-морскому флоту США предоставлялась база в бухте Гуантанамо, которую Вашингтон против воли кубинцев удерживает и поныне.

Можно понять возмущение и гнев патриотов, воспринявших такой финал освободительной войны как оскорбление, такую республику - как неоколонию, согласие на такие условия - как предательство. Это возмущение и этот гнев шесть десятилетий поддерживали в лучшей части народа национальное и человеческое достоинство, слитое воедино с глубоким антиимпериалистическим сознанием, презрением к любому прислужничеству дяде Сэму. Эти чувства и убеждения поднимали несколько поколений кубинцев на освободительную борьбу вплоть до победы Революции, а затем более полувека помогали противостоять интервенции и блокаде. Будь состояние духа народа иным - вряд ли осквернение пьяными моряками-янки памятника Хосе Марти (мало ли подобных безобразий творится в мире?) вызвало бы общенациональный протест, ставший одним из истоков победы. А если бы каким-то чудом революция и смогла свершиться, ей никогда бы не удалось пережить СССР. Честь и хвала таким чувствам народа - кто не уважает их, не считается с ними, тот достоин лишь презрения.

Но ни политику, ни историку не подобает руководствоваться чувствами. Еще Спиноза учил начинать «не с того, чтобы плакать, смеяться или порицать, а с того, чтобы понять». Кто позволяет эмоциям, даже самым понятным и справедливым, затемнить разум, тот обрекает себя и других на «объяснение» исторических событий ошибками или изменой отдельных лиц. Такой подход, по словам Ф. Энгельса, «ни при каких обстоятельствах ничего не объясняет, не показывает даже, как могло случиться, что «народ» позволил себя предать»; для ученого это означает профнепригодность, для политика - поражение.

Можно подозревать старого аннексиониста Эстраду Пальму в коварном намерении способствовать аннексии страны Соединенными Штатами, как были аннексированы Пуэрто-Рико и Филиппины (хотя остается вопрос: почему на Кубе ни ему, ни его вашингтонским покровителям не удалось довести черное дело до конца?). Но нельзя записать в ренегаты Максимо Гомеса, непобедимого и неподкупного главнокомандующего мамби. Да и с Марти как быть? Ведь и он изо всех сил добивался единства с теми, кто, по его же словам, после победы мог изменить народу. И он стремился избегать конкретизации социальных требований партии, сдерживал горячих Масео и Гомеса, высказывал своему любимцу Балиньо похвалу-укор «в нетерпеливом желании поскорее избавить человечество от страданий». И он отказывался даже обсуждать решение дальнейших вопросов революции: «Каким оно должно быть, таким и будет. Предугадать его заранее значило бы исказить его... Важно не столько ускорить его приход, сколько не замедлить его».

Почему Марти так поступал? От какого «искажения» и «замедления» предостерегал? Весь его облик, жизнь и героическая гибель восстают против предположения, что им могли двигать оппортунистические мотивы или мелкобуржуазно-интеллигентское высокомерие по отношению к народу. В последнем письме он скажет о бедняках мятежной Орьенте: «Готовность этих людей помочь нам заставляет еще сильнее любить их; в душе моей еще более крепнет горячее сочувствие к страждущему человеку и желание восстановить справедливость».

Всей душой стремясь к освобождению угнетенных, Марти как политик и мыслитель остро ощущал ответственность за их будущее. Он напряженно искал разрешения противоречий революционного процесса, особенно трагических на зависимой периферии капиталистического мира. Благородные порывы слишком часто оборачивались своей противоположностью, а редкие победы оказывались пирровыми. «Я вспахивал море», - с горечью писал перед смертью Боливар. Марти не хотел и не мог обречь родину на повторение пройденного. Стоило ли завоевывать суверенную республику только затем, чтобы она переродилась в деспотию очередного демагога-каудильо, как в большинстве стран Центральной и Южной Америки XIX века, или была удушена - вместе с большинством нации - многократно превосходящими силами капиталистического мира, подобно Гаити и Парагваю? На горьком опыте Испании, США, Латинской Америки Марти не мог не видеть и опасности деградации классового рабочего движения до сектантской карикатуры анархистского типа, столь же мелкобуржуазно-ограниченной, как наихудший оппортунизм. В стране, лишь недавно покончившей с рабством, нельзя было не считаться с угрозой перерождения крестьянско-батрацкой герильи в расовый террор, тупиковый и гибельный для народа.

Всему этому Марти, в тех условиях места и времени, при которых ему довелось жить и действовать, не видел иного противовеса, кроме максимально возможного единства национально-освободительного движения, пока не будет завоевано главное - независимость. В этом он не допускал компромиссов, направляя острие идейной борьбы как против фальшивой автономии под скипетром испанских Бурбонов, так и против аннексии страны Соединенными Штатами. «Вряд ли найдется кубинец, сохранивший хотя бы смутное представление о чести, который пожелал бы видеть нашу родину присоединенной к стране, где руководители общественного мнения относятся к кубинскому народу с предубеждением, присущим безмерному самохвальству или крайнему невежеству. Ни один честный кубинец не унизится до того, чтобы согласиться вступить в семью народа, который, соблазняясь природными богатствами нашего острова, считает самих кубинцев - его хозяев - людьми неполноценными, отрицает их способности, оскорбляет их человеческое достоинство и презирает их национальный характер». Эти слова, раскрывающие суть отношений между империалистическими метрополиями и угнетаемыми ими народами, и сегодня сохраняют актуальность далеко не для одной Кубы.

Обретение независимости Марти неразрывно связывал с революцией. «Права обретают не слезами, а кровью, их завоевывают, а не вымаливают», - писал он. Условия времени открывали революции один путь - вооруженный. Марти, неустанный обличитель имперских захватнических войн, называл национально-освободительную войну «необходимой». Но при обязательном условии, что это война организованного народа, а не авантюра горстки героев, которые даже в невероятном случае победы лишь пополнят ряды генералов-каудильо, коих и так хватало в Латинской Америке. Через четыре года после неудачи «Малой войны», за десять лет до начала «необходимой», Марти отверг предложение Максимо Гомеса включиться в заговор с целью подготовки очередного восстания. Обращает на себя внимание мотивировка: «В этой подготовке не заметно чистосердечного желания познать стремления всех слоев народа и объединить усилия всех патриотов. Я стою за войну, начатую во исполнение воли страны, в согласии с теми, кому дороги ее интересы, в братском союзе со всеми основными силами народа. Такой войне я отдам всю душу, ибо она спасет мой народ. Но из разговоров с Вами я понял, что имеется в виду совсем иное: авантюра, умело начатая в благоприятный момент... Вас, человека, исполненного достоинства, я люблю. Но той войне, которую в настоящий момент Вы собираетесь начать, я говорю - нет!»

Через три года после этого письма, через год после провала отчаянной затеи Гомеса, на другом конце света прозвучат очень похожие слова: «Нет, мы пойдем не таким путем. Не таким путем надо идти». Еще одно проявление глубинного единства мировой истории...

Из произведений Марти вырисовывается по-своему стройная «программа-минимум», которую он предполагал осуществить в случае победы, называя «Республикой со всеми и для блага всех».

Лидер Революционной партии был принципиальным противником сахарной монокультуры, определявшей тогда, да и позже, место Кубы в международном капиталистическом разделении труда и составлявшей здесь сердцевину зависимо-капиталистического развития. Апостол выступал за создание национальной промышленности, диверсификацию сельскохозяйственного производства и внешнеторговых связей. «Совершает самоубийство народ, когда он ставит свое существование в зависимость от производства одного продукта... Народ, который хочет погибнуть, продает только одной стране, а народ, который хочет жить, продает всем странам». Формально перед нами классическое требование национальной буржуазии, но в условиях Кубы для буржуазии неприемлемое, ибо в данных конкретных условиях оно лишало капитализм адекватной мирохозяйственной основы.

Или взять вопрос аграрной реформы. В Манифесте КРП от 27 мая 1893 г. говорилось: «Обширны на Кубе невозделанные земли и очевидна справедливость предоставления их тем, кто эти земли будет обрабатывать, отняв их у тех, кто ими не пользуется». Требование, казалось бы, умеренное - крупной земельной собственности, используемой производительно, ничто не угрожало. Именно так и будет в программах и практике всех последующих аграрных революций Латинской Америки, кроме Кубинской на ее социалистическом этапе. Но капитал - не только землевладельческий, но и всякий - боролся против этой «умеренной» меры буквально насмерть. Не просто из жадности, а прежде всего по объективной причине: в условиях тропиков, где «воткнешь палку - вырастет оглобля», было почти невозможно сохранить господство над трудом, не лишив батрака и рабочего доступа к земле, не используемой крупным капиталом. Встречающееся у Марти превознесение мелкого крестьянского хозяйства тоже было бы опрометчиво относить лишь «по ведомству» мелкобуржуазности. При революционной народной власти доступ бедняков к такому хозяйству за счет конфискованной у латифундистов земли (нечто подобное аграрному проекту П.И. Пестеля в России), не уничтожая рынка рабочей силы, мог сократить ее предложение и повысить цену настолько, что господство капитала над трудом оказалось бы серьезно ограничено.

Или такой злободневный вопрос, как борьба с расизмом и расовой дискриминацией, процветавшей на дореволюционной Кубе, как и у «великого северного соседа». К этому злу Марти был непримирим. Как бы провидя жестокий опыт XX века, писал: «Тот, кто возбуждает и распространяет расовую вражду и ненависть, совершает преступление против человечества». Воевал как с белым расизмом, построенным на угнетении негров, так и с расизмом черным, грозившим расколоть освободительное движение и завести его в кровавый тупик. Формально антирасизм - буржуазно-демократическое требование. На деле же вся история капитализма показывает, что расизм, особенно в отношении народов зависимой периферии, выступает его необходимым атрибутом как одна из главных форм внеэкономического принуждения, без которого капитал опять же лишается потребной ему меры господства над трудом - не в либеральной утопии, а в исторической реальности.

При всей вроде бы умеренности и приемлемости для широкого блока социальных сил, эта система мер объективно подрывала - по крайней мере, для конца XIX и большей части XX века - корни отношений зависимости, а тем самым и необходимые условия капиталистического пути развития.

Впоследствии многие с «ортодоксально-марксистских» позиций критиковали «республику со всеми и для блага всех» за недооценку классовых противоречий. В общем виде, в исторической перспективе, эта критика подтверждена практикой. Но практика учит и тому, что «ложное в формально-экономическом смысле бывает истинным в смысле всемирно-историческом» (Ф. Энгельс). В конкретных условиях времени и места может сложиться и такая социальная ситуация, когда внутренние классовые антагонизмы не настолько развиты, чтобы решающим образом повлиять на ход национально-освободительного или народно-демократического движения, победа же этого движения может создать принципиально иные условия развития классовой борьбы в более широком масштабе. Подобная ситуация и сложилась во второй половине XIX века на востоке Кубы, особенно в провинции Орьенте. Здесь, в силу природных и исторических обстоятельств, не было крупных латифундий, рабовладельческий уклад не получил большого развития. Жители этих мест - как крестьяне-гуахиро, так и землевладельцы средней руки - почти не ощущали социально-классового антагонизма в своей среде, зато очень остро чувствовали антагонизм между собой и властью колониальной бюрократии и буржуазии, разорявшей их всех налогами, подвергавшей вымогательствам и насилиям. «Республика со всеми и для блага всех» была для них не абстракцией, а идеалом и образом жизни народа, уходившего в мамби целыми семьями и селениями, не щадившего ни имущества, ни жизни ради боевого братства. Такова была среда, сформировавшая главную силу революции - Освободительную армию; одержав победу, эта армия стала бы решающей политической силой не только в Орьенте, но и на всем Острове. И даже в случае поражения среди «ориенталес» прочно укоренялась революционная традиция - залог лучшего будущего. Именно эту традицию выражал и активно формировал Марти.

Можно ли отнести его взгляды к утопическим? Ограничив рассмотрение пределами родины, пришлось бы ответить «да». Острову Утопия, в полном соответствии с названием великой книги Томаса Мора, нет места в реальном взаимосвязанном мире. Несмотря ни на какие «неоякобинские» преобразования, Куба была бы, конечно, так или иначе интегрирована в мировую систему капитализма, не говоря о том, что вероятность даже временной победы Революции в небольшой стране при всемирном господстве капитала стремится к нулю. Но вопрос сложнее, чем кажется.

Во-первых, при рассмотрении любой «утопии» с точки зрения исторического материализма главное не то, чему в ней не суждено сбыться, а то, чему она может на практике содействовать. Утопии бывают разные: одни - реакционные, другие - объективно прогрессивные. Примером последних могут служить взгляды якобинцев, с которыми у Марти немало общего. Трудящимся отнюдь не безразлично, как именно, на каких условиях страна будет интегрирована в мировое разделение труда, пусть пока капиталистическое. Программа Марти объективно вела к тому, чтобы Куба интегрировалась в него не как колония или полуколония, а как политически самостоятельная «республика с социальными институтами» (К. Маркс). Тем самым трудовому народу обеспечивались лучшие при капитализме условия дальнейшей борьбы за национальное и социальное освобождение. В предварительном итоге это удалось меньше, чем надеялся Делегат. Но что не удалось вовсе - утверждать нельзя. Стоит лишь сравнить дальнейшие судьбы Кубы и ее сестер по страданиям и борьбе: Филиппин, Пуэрто-Рико...

Во-вторых, история не стоит на месте. Утопичное сегодня может повернуться иной гранью завтра. И действительно, через две трети века именно взгляды Марти послужили наиболее адекватным идейным выражением первого этапа Кубинской революции.

В-третьих - и это сегодня, пожалуй, главное, - мысль Марти не ограничивалась пределами своей страны, вместе с абсолютным большинством человечества обреченной несправедливым мировым порядком на зависимость и угнетение, а намечали перспективу изменения этого «порядка». Ту перспективу, которая только и открывала небольшому Острову качественно новые горизонты будущего, ту, в которой утопия могла во многом обернуться «утопией» в кавычках. 

2

Марти с полным основанием считал себя последователем Боливара. Оба были самыми выдающимися вождями национально-освободительных революций своего времени. Горячие патриоты своей Родины, Кубы и Венесуэлы, оба воспринимали ее как малую родину, а прежде и больше всего осознавали себя гражданами Patria Grande - Великой Родины, всей Латинской Америки, для них - «Нашей Америки». Оба подчеркнуто именовали «Америкой» эту, кстати большую, часть ее, которую некогда и «открыл» Колумб и описал Америго Веспуччи (меньшую, северную, «открыли» другие), отвергая претензии североамериканской державы на гегемонию. Оба стремились сплотить Латинскую Америку идейно и политически, видя в этом необходимое условие суверенитета и прогресса. Оба пали в борьбе, завещав свою мечту потомкам. В истории XX, а теперь и XXI века их имена стоят рядом.

Путь к сегодняшнему дню начинался издалека. Предпосылки «Вашингтонского консенсуса», пресловутой АЛКА и прочих «зон свободной торговли», против которых борются патриоты Латинской Америки, довольно давние. С октября 1889 по апрель 1890 г. в Вашингтоне проходила первая Панамериканская конференция, созванная по инициативе США, с участием всех государств Америки. Страна, уже в своем названии - Соединенные Штаты Америки (а не Североамериканские Соединенные Штаты, как их долго называли за рубежом) - запрограммировавшая единоличное представительство всего Западного полушария, а в 1823 г. официально оформившая свою претензию в виде «доктрины Монро», была еще не настолько сильна, чтобы открыто провозглашать эту цель. На конференции в Вашингтоне говорили в основном о торговых интересах. Но Марти безошибочно распознал перспективу панамериканского начинания: «С самого провозглашения независимости еще не было в Америке вопроса, требующего большей настороженности, более детального и тщательного анализа». Он посвятил конгрессу несколько статей, стараясь раскрыть латиноамериканцам «историю, основы и тенденции» панамериканизма.

Марти, живший многие годы в США и других странах, был далек от консервативно-обывательского «антиянкизма» и от национализма вообще. «Родина - это человечество» - так лаконично он выразил свое фундаментальное убеждение. Но ошибочно было бы вычитывать из этих слов «космополитизм», открыто или втихомолку отождествляющий «общечеловеческие ценности» с эгоистическими интересами претендентов на господство над другими народами, в данном случае - господствующего класса США. Для Марти, как и для его передовых современников, внутри североамериканской нации было «две нации». Нации Линкольна и Уитмена, нации чикагских борцов за рабочее дело он сочувствовал всем сердцем. Совсем иначе он относился к нации убийц Линкольна и чикагских рабочих; нации банкиров, которым, по его словам, «настоящее имя - бандиты»; нации «патриотов» вроде журналиста Каттинга, призывавшего к захвату Мексики. Борцы за независимость Кубы, по его словам, «восхищаются нацией, добившейся невиданной до сего времени свободы, но не доверяют темным силам, которые, как микробы в крови, начали в республике свое дело разрушения». Культ индивидуализма, преклонение перед богатством и «слишком длительные и шумные восторги по поводу страшной победы» (отторжения большей части Мексики в 1846-48 гг.) не позволяли ему «считать Соединенные Штаты образцовой страной свободы - страной, в которой не должно быть ни стремления к господству над другими странами, ни насильственных захватов».

В те годы никто в мире еще не мог осознать самую глубокую основу сдвигов, знаменовавших наступление монополистического капитала. Но Марти, заброшенный судьбой в самое его средоточие, уже видел и интуитивно улавливал многое. Иные его чеканные слова будто написаны сегодня. «Монополия встала как неумолимый и жестокий гигант у двери всех бедняков». Обе буржуазные партии выродились в «захватнические корпорации». «Демократия не только не дает избавления от ненависти и нищеты, но гниет и мельчает, а ненависть и нищета угрожающе растут». Поворот от демократии к реакции, как назовет это В.И. Ленин, в США ускорялся и усугублялся как особым размахом монополизации бизнеса, так и особо реакционным историческим «наследством». Марти с тревогой видел «политический и религиозный деспотизм», взращенный на истреблении индейских народов, порабощении негров и ограблении соседних стран. Он предостерегал латиноамериканцев: США вспоминают о них лишь затем, чтобы завладеть их землями, заставить ограничить сношения с внешним миром или навязать свои товары, не находящие сбыта; панамериканизм может положить начало господству США над Латинской Америкой. Пора задуматься: надо ли «превращаться в хор подпевал, послушно подтягивающих стране, решившей вступить в дерзкое и ребячливое соперничество со всем миром»? Ответ был ясен: необходимо не только избежать столь жалкой участи, но и пойти дальше. «Пробил час вторично провозгласить свою независимость». Именно эти слова, как знамя, поднимет революционная Куба, вписав в начале 1962 г. во Вторую Гаванскую декларацию.

Следуя заветам Боливара, Марти призвал противопоставить панамериканизму латиноамериканизм - сплочение стран «Нашей Америки» без США и вопреки США. Эту идею, опередившую время на целый век, поэт и мыслитель воплотил в образах мифолого-эпического масштаба: «Деревьям надо стать в ряд и преградить путь гиганту в семимильных сапогах! Настал час испытания, час марша в едином строю. Мы должны идти вперед сомкнутыми рядами, монолитными, как серебро в недрах Анд!» К этим словам, как к боевому оружию, и сегодня обращаются Фидель и Рауль Кастро, Уго Чавес, их товарищи.

Авангардом борьбы всего континента против североамериканской агрессии Марти с полным основанием считал свою Родину, которой агрессия угрожала в первую очередь. Из публикации газетами обеих буржуазных партий в марте 1889 г., в разгар подготовки панамериканской конференции, статьи с недвусмысленным названием «Мы хотим Кубу» он сделал нелицеприятный вывод: близится момент перехода США к открытой агрессии, которая начнется с Кубы и других Антильских островов. До первой войны империалистического типа - испано-американской - оставалось девять лет, до захвата Панамы - четырнадцать, до оккупации Никарагуа, Гаити, Доминиканской Республики - более двадцати...

Из тревожного прогноза Марти сделал практический вывод, до которого и теперь, спустя сто с лишним лет, не могут дорасти иные оппозиционеры и «революционеры» многих стран: нельзя позволить агрессору использовать национально-освободительное движение в грязных целях. Своему другу, делегату Панамериканского конгресса от Аргентины, он писал: «Существует вероломный план: спровоцировать Кубу на неподготовленную войну, дабы иметь предлог для вмешательства, а затем под видом посредника или гаранта получить остров». В том числе по этой причине Делегат с особой ответственностью подходил к подготовке вооруженного восстания: нельзя допускать авантюр, но, когда народ готов к борьбе, да и ход мировых дел не оставляет иного выбора, надо идти до конца.

Восемнадцатым мая 1895 года - за день до гибели - датировано письмо мексиканскому другу Мануэлю Меркадо. У автора явно были серьезные основания полагать, что оно может стать последним: «Каждую минуту я могу погибнуть за родину, пасть, выполняя свой долг, я знаю, в чем он состоит, и у меня хватит мужества выполнить его до конца». Обычное на войне ощущение постоянной опасности? Но вот конкретные обстоятельства военных дел: «В сельской местности мы, вне всякого сомнения, хозяева положения - настолько, что в течение месяца мне лишь однажды довелось слышать настоящую перестрелку». Чем же вызвано стоическое предчувствие близкого свершения судьбы? Предположить это позволяет главная идея письма, которую автор впервые решил доверить бумаге. Почему не раньше - Марти сказал сам: «Нам приходилось молчать и идти окольными путями - ведь бывают дела, требующие строгой тайны, и стоит объявить о них во всеуслышание, как на пути вырастают непреодолимые препятствия». Но что изменилось теперь? Терять стало нечего и надо, пока не поздно, сообщить товарищам идейно-политическое завещание?

Раскрытая Марти тайна состояла в том, что стратегическим противником перестал быть агонизирующий колониализм Испании. «Мы должны добиться независимости Кубы, иначе Соединенные Штаты захватят Антильские острова и отсюда обрушатся на земли Нашей Америки. Все, что я сделал до сих пор, и все, что мне еще предстоит совершить, - все для этого... Есть народы (к ним относятся и наши народы), кровно заинтересованные в том, чтобы чужестранные империалисты не договорились с испанцами и не проложили через Кубу путь к аннексии стран Нашей Америки жестоким, агрессивным и презирающим нас Севером... Я жил в чреве чудовища и знаю его нутро; в руках моих праща Давида».

В том же письме, обосновывая еще раз необходимость освободительной войны, Марти высвечивает другую, чем прежде, сторону дела: «Эта война началась вовремя: даже если все враждебные силы открыто выступят против нас, все равно еще не поздно помешать аннексии Кубы Соединенными Штатами, ибо они никогда не осмелятся захватить страну, находящуюся в состоянии войны и не желающую аннексии». Здесь - начало ответа на вопрос: почему замыслы аннексии Кубы не осуществились. Пуэрто-Рико, где не велось в широком масштабе «необходимой войны», не миновала чаша сия. Но Филиппины не меньше Кубы были охвачены освободительной войной и не больше нее желали аннексии - а все же не избежали? И на это заранее отвечает Марти: «Они не решатся применить оружие и взять на себя ответственность за несправедливую войну против народа, борющегося за независимость Америки» (подчеркнуто мною - А.Х.). Здесь указан первостепенный фактор, защищавший (конечно, относительно) Кубу все последующие годы и еще более важный теперь, более века спустя. Филиппины при любом внутреннем положении были слишком одиноки (даже сегодня многим ли из нас известно о многолетней борьбе Новой народной армии?). Окружавшему их Востоку только предстояло пробудиться, да и социокультурно он далековат от архипелага, игрой истории как бы переброшенного из Ибероамерики в Юго-Восточную Азию. Иное дело - Куба, неотъемлемая и стратегически важная часть огромного латиноамериканского региона.

Марти недаром адресовал письмо-завещание именно гражданину страны, чей президент примерно тогда же произнес сакраментальную фразу: «Бедная Мексика - она так далеко от бога и так близко от Соединенных Штатов!» Обращение имело не только идейное, но и практически-политическое значение: «А Мексика, разве она не найдет разумный и действенный способ своевременно прийти на помощь тому, кто ее защищает? Конечно, найдет, и я подскажу ей правильное решение. Вопрос идет о жизни, и ошибка - смерти подобна. Нужно разумное решение - я нашел и предложил его». (Курсив мой - А.Х.) У Марти были давние связи с трудящимися севера Мексики, а те не порывали с близлежащими землями, отторгнутыми у их родины США, и с североамериканским рабочим движением, в котором многие участвовали. На конгрессе трудящихся Мексики почти двадцать лет назад Марти представлял рабочих штата Чиуауа - того, где теперь начинал многолетнюю битву Доротео Аранго, будущий Панчо Вилья, гроза доморощенных тиранов и интервентов янки. В том же 1895 г. патриоты Эквадора, давние друзья мамби, подняли восстание против режима, готового продать янки часть национальной территории, и победили. Примерно такая же ситуация назревала в Венесуэле, Колумбии, Перу. В связи со строительством межокеанского канала завязалась напряженная борьба за Панаму и Никарагуа. США вмешались в гражданские войны в Бразилии, Аргентине и Чили, но, переоценив свои силы, проиграли. Бразилия успешно отстояла часть своей территории - Амазонию - от североамериканских планов ее «покупки».

Вырисовывалась реальная перспектива хотя бы первых шагов к исполнению мечты Боливара и Марти - созданию своего рода системы коллективной безопасности латиноамериканских стран. Чтобы выступить инициатором, не было деятеля более известного, уважаемого и политически авторитетного во всем регионе, чем Хосе Марти. Недоставало одного - официального статуса: «Раньше, чем действовать и подавать советы, я должен сам иметь более широкие полномочия или знать, кто их имеет... Создание правительства может еще затянуться месяца на два». Через несколько месяцев праща Давида могла прицельно поразить самонадеянного Голиафа.

Марти почерпнул у Боливара и развил дальше идею международного «равновесия», в том числе существенной роли Латинской Америки в мировом «равновесии» и Антильских островов - в американском. Вступив в единоборство с Голиафом, он защищал не только свою малую Родину, и даже не только Великую. Уже в апреле 1894 г. он подчеркивал: война за независимость Кубы приобретает огромное значение не только для Америки, но и для всего мира. Свободные Антильские острова станут «гарантией равновесия», переход же под власть США неминуемо превратит их не просто в укрепленный форпост «американского Рима», а в «очаг войны», ибо агрессор «после захвата Кубы начал бы бесчеловечную борьбу против остальных держав земного шара за мировое господство» (подчеркнуто мною - А.Х.).

Из последних лет XIX века Марти прозревал и надвигавшуюся мировую войну (здесь он стоит рядом с Энгельсом), и более отдаленную перспективу превращения США в суперметрополию капиталистического мира (опасность, еще не осознанная даже самыми выдающимися современниками). Есть все основания считать его первым сознательным антиимпериалистом, по крайней мере в том смысле, в каком станут себя так называть спустя три-четыре года североамериканские и британские противники войн за передел мира, а еще лет через десять-пятнадцать - левые социал-демократы.

Находясь в одной из самых чувствительных точек мировой политики, Марти не мог не ощущать предгрозовой атмосферы, не слышать тех раскатов близящейся грозы, что уже громыхали рядом с бурлившими испанскими колониями. От Филиппин недалеко до Китая и Японии. На Кубе жило немало китайцев - скорее всего, до них доходили вести с родины, где в 1894 г. Сунь Ятсен создал первую политическую организацию, предшественницу будущего Гоминьдана; через год он найдет убежище на Филиппинах. 1 августа 1894 г. (какова ирония истории - ровно за 20 лет до Первой мировой!) Япония, при поддержке Британской империи и благожелательном «нейтралитете» США, развязала войну с Китаем. Тяжелый для Китая мир был подписан 17 апреля 1895 г. Через шесть дней Россия, Франция и Германия «посоветовали» Токио отказаться от части аннексий. Тайвань отошел победителю. Жители острова, не желавшие аннексии, провозгласили республику, просуществовавшую 19 дней. На помощь Японии поспешили США: от Тайваня слишком близко до Филиппин, притягивавших их алчные взоры, и рождение независимой республики было совсем некстати. Если бы Марти успел узнать об этом, он получил бы новое доказательство своей правоты.

Через три года после его гибели наступил особо напряженный момент, выбранный Вашингтоном для удара по Испании, а фактически - по народам Кубы, Пуэрто-Рико, Филиппин. Правители США точно рассчитали, что империалистические соперники не смогут вмешаться. Действительно, те втянулись в раздел Китая, где националисты предприняли в том же году отчаянную попытку смены власти, а затем разгорелось восстание ихэтуаней, навлекшее коллективную интервенцию. На юге Африки назревала англо-бурская война. Великобритания и Германия нацелились на раздел португальских колоний в счет внешнего долга Лиссабона. В Фашоде, в нынешнем Южном Судане, британские и французские колонизаторы едва не начали стрелять друг в друга. «Дело Дрейфуса» подвело Францию к грани войны гражданской. На такой же грани балансировала Италия. Узнаете болевые точки всего XX века, да и начала XXI?

Тогда расчет североамериканских агрессоров оправдал себя: не пришлось ни делиться добычей, ни рисковать мировой войной. Но можно вообразить и иную возможность: не погибни Марти в 42 года, а возглавь законную власть Восставшей республики и призови латиноамериканских друзей соединить силы - какой оказалась бы развязка всемирной ситуации рубежа эпох, граничившей с революционной? Как знать, не наполнилась ли бы «утопия» Марти реальным содержанием на полвека раньше, чем в состоявшейся истории? И насколько спрямлен и облегчен оказался бы путь человечества в будущее? Сцепление международных обстоятельств, подспудно детерминируемых глубинными течениями истории, не однажды открывало шанс прорыва в послезавтра, кажущийся поверхностному взгляду чудом. Подобный шанс, не имея стабильной опоры в своем времени, решающим образом замыкается на талант, волю и авторитет одного или немногих Людей. Но почти неминуемо их, вместе с воплощаемой ими исторической возможностью, уносит Рок (у которого обычно есть имя и фамилия). Увы, и в этом получает жестокое выражение великий принцип: «Никто не даст нам избавленья - ни бог, ни царь и ни герой».

Но у всякой альтернативы две стороны. Что могло случиться, если бы кубинский народ не начал восстание вовремя, образумив аннексионистов? Стоило агрессору слегка зарваться - аннексировать Кубу, ключ к Карибскому морю, вызвав неизбежную реакцию в Латинской Америке, - и тормоза могли отказать. Вместо «необходимой» войны могла уже тогда вспыхнуть другая - империалистическая, преступная. Как, замечу, и в том случае, если бы Максимо Гомес не согласился в 1899 г. распустить свою армию, а принял неравный бой. Нашлись бы державы, готовые «помочь»,- и мир имел бы все шансы погрузиться в новое издание Тридцатилетней войны, предвиденное еще Энгельсом. В ее пламени сгорела бы не одна Куба. Ведь предпосылки революционного выхода из империалистической войны тогда еще не созрели.

Так что человечество очень многим обязано Острову Свободы и его лидерам - не только в конце XX - начале XXI века, не только в середине XX, но, не исключено, уже в его канун и в самом начале. Обязано их мужеству и выдержке, способности когда надо наступать и когда надо отступать, умению отличать одно от другого. Конечно, на всем, особенно на отступлении, паразитируют мародеры и ренегаты - ну так каждому свое...

Более чем через сто лет после гибели Хосе Марти, точно в 160-летнюю годовщину со дня его рождения, в Каракасе собрался форум Сообщества государств Латинской Америки и Карибского бассейна. Союз стран той Америки, которую Боливар и Марти называли Нашей, открыто поставил целью осуществление их мечты. Больше ста лет понадобилось, чтобы прийти к ней вновь. Будем надеяться, теперь уже не кавалерийской атакой вроде той, в которой сложил голову Делегат Будущего, но твердой поступью Истории. Ныне за нею коллективный Марти - новая Куба, выкованная свободным народом. Ее бессмертные командантес недаром еще в юности назвали себя Поколением Столетия Апостола. Враги народа Марти крупно просчитались, оскорбив его батистовским путчем как раз накануне столетнего юбилея Апостола, Делегата. Историческое возмездие на сей раз не заставило себя долго ждать.

На столетие Марти советская «Правда» откликнулась публикацией 29 января 1953 г. статьи кубинского писателя-коммуниста Хуана Маринельо. «Хосе Марти - самый близкий нам из борцов за освобождение латиноамериканских стран от испанского ига как по времени своей деятельности, так и по своим политическим убеждениям. Его выводы были сделаны в условиях, отличающихся от нынешних... но его гениальность позволила ему предугадать многое из того, что произошло с 1895 г. до настоящих дней». Эти слова и сегодня столь же верны, как шесть десятилетий назад.

А.В. Харламенко